Бытие и безумие 2 (2002)
А.Г.Дугин
Философия Традиционализма, М., 2002Лекция 10.
Бытие и безумие
Безумие как этический негатив
Теперь можно обобщить представление о безумии в современном мире. Современный мир рассматривает безумие как этический негатив. Конечно, сегодня столь жесткое отождествление завуалировано. Чистое, протестантское, парадигматически буржуазное неприятие безумия в качестве морального зла почти не встречается. Но, тем не менее, проблема безумия, озабоченность, стремление исключить, преодолеть его, избавиться от него, проявляется во всех нервных узлах современности. Укажем лишь, на озабоченность проблемой психиатрии в XX веке. Эта область стала чуть ли не самой популярной методологией для объяснения человеческого бытия, превратившись не только в обязательный инструмент философии, но и став основанием для многих ее направлений. Роль в философии и гуманитарной науке XX века психоанализа, психологии глубин, просто психологии и т.д. огромна. Явная одержимость проблемой безумия, стремление "излечить" человека от рудиментов безумия, от "безумных структур", которые со всех сторон (и извне и изнутри) угрожают сохранению его хрупкой видовой идентичности, являются, безусловно, важнейшей тенденцией в развитии западного сознания, западной культуры. Эта озабоченность тем, чтобы разобрать, разложить, проанализировать, эксплицировать, экстериоризировать, изучить и, в конечном итоге, изгнать безумие путем особых, сложнейших экзорцизмов (которые фрейдисты распознают как основное содержание современной культуры), есть яркое выражение того факта, что наш мир находится под неявной (но нормообразующей, парадигмальной, взятой как основной этический императив) доминацией рассудка.
Для корректности защищаемого нами утверждения, следует упомянуть и об исключениях. Безусловно, в контексте современного мира существовали некоторые явления, которые исходили из иной парадигмы, внешне зашифрованной под язык современности. Самые явные проявления этого – марксизм, тьермондизм, фашизм, экологизм, новые левые, анархизм, новые правые, различные тенденции нонконформизма в культуре и т.д. Эти идеологии или эстетические направления были разобраны и развенчаны наиболее последовательными либералами как содержащие в себе базовый импульс иррационального, бредового, идиотского, неразумного, нерационального в человеке. Эти явления, таким образом, следует признать разновидностями "подпольной деятельности", стратегиями по внедрению в поле языка современности завуалированных и стилизованных фрагментов языка Традиции. Поппер, фон Хайек, Раймон Арон, Норман Кон своей кропотливой работой по очищению либерального, рационалистического дискурса от напластований иррациональных элементов, помогли выделить эти разнородные элементы в отдельную причудливую область, помогая охватить совершенно новую конфигурацию иррационального и отчасти традиционного в парадигме современности, за что сторонники Традиции им весьма признательны6.
"География безумия"
Теперь несколько слов, касающихся "географии безумия", "географии рассудка" и "географии парадигматических языков". Подобно тому, как довольно точно можно проследить процесс пространственно-временного распространения языков (например, русского языка, немецкого, диалектов и т.д., учитывая эпохи и зоны влияния), можно локализовать с определенной степенью достоверности картину распространения парадигмального языка современности и, соответственно, вытеснения им языка Традиции. Этот процесс локализуем географически и исторически.
Мы видим, что современный мир, язык современного мира, утверждающий приоритет рассудочности над безумием, впервые зарождается на Западе (в Европе) вместе с распространением креационистского подхода, далее постепенно развивается в схоластике, номинализме, протестантизме, и, в конечном итоге, кристаллизуется окончательно в рационализме поствозрожденческой Европы. Исходя из этого, можно нарисовать карту того, как география рассудка расширяется за счет географии безумия. Выше я говорил – по поводу Кельсена и отчасти Фуко – про "бессознательный расизм" западного человека. Так вот, стремление представить локальный европейский историко-географический процесс эволюции парадигм как процесс абсолютный, универсальный и глобальный, является характерной чертой волюнтаристской экспансивной колониальной пропаганды западного мира и западной культуры. Особенно это отличает западный мир Нового времени, который не только внушает самому себе представления об императиве доминации рассудка над безумием, индивидуальной, рассудочной, человеческой системы надо всеми остальными, но описывает свою собственную парадигмальную историю и географию таким образом, чтобы всем остальным казалось, что это является универсальным эталоном, обобщающим исторический опыт всех "локальностей" или "месторазвитий" (как говорили евразийцы). Западный человек пытается представить дело так, будто речь идет не о соприкосновении одной парадигмальной реальности, имеющей конкретную пространственно-временную конфигурацию, с другой, более общей (и пространственно и исторически), в пределах которой и за счет которой изначально и постепенно распространяется новый язык, эволюционирующий поэтапно в законченный язык современного мира, но об абстрактной и универсальной стреле развития, дифференцированной лишь по количественному показателю скорости – в Европе процессы шли быстрее, вне Европы медленнее. Новый язык современности, с акцентом на рассудочности, интерпретировал язык Традиции, с акцентом на сверхрассудочности, исходя из абсолютизации своих собственных критериев, не оставляя у языка Традиции права на автономную логику, и следовательно, возможности симметрично интерпретировать язык современности в парадигме языка Традиции. Иными словами, мы имеем дело с хроникой и географией военных действий, где правом голоса наделена только одна сторона. При этом Европа, двигаясь к парадигме современности и доминации рассудка, парадигмально воевала и в хронологическом и в пространственном смыслах, отрицая и преодолевая как свое собственное прошлое, так и настоящее других культур, которые пребывали за пределами Европы. Отсюда можно сделать интересный вывод относительно объемов "географии безумия", которая распространяется на подавляющее большинство реальных человеческих существ, которые жили и живут на земле. Но гипнотическая сила, исходящая от маленького гносеологического "волдыря" Запада, настолько велика, что даже самый почвенный и традиционный австралийский абориген, который блестяще разбирается в сакральных кварцах, снах, духах, инициатических палочках в носу и т.д., попадая в зону современного супермаркета или съедая гамбургер, стремительно напитывается этим языком до самых минеральных корней. Существует какая-то молниеносная магия современности: чтобы она действовала, не обязательно одевать аборигена в костюм, повязывать галстук, рассказывать про Декарта, заставлять повторять "cogito ergo sum" – достаточно, чтобы он взял флажок Макдональдса и помахал им... И каким-то образом периферия, определенная часть его существования вовлекается в процесс этого языка современности, он внезапно оказывается в совершенно иной ценностной, гносеологической интерпретационной системе. Он становится чуждым самому себе, алиенируется, помещается вовне своего аборигенского я...
Благодаря ядовитой вирусной привязчивости создается впечатление, что парадигмальный язык современности (и соответственно, постановка рассудка над безумием) – это нечто само собой разумеющееся, всем понятное, всем присущее, и является процессом общего развития человечества во всех его аспектах и секторах. Эта подчас неявная девальвация традиционного мировоззрения, волюнтаристское прославление рассудочной парадигмы является важнейшим элементом пропаганды западной цивилизации, вплоть до того, что мы сами начинаем рассматривать нашу историю, наше настоящее и прошлое в этой парадигме, и тогда для нас осмысление нашей истории становится процессом избавления от национального безумия.
"Студент холодных вод"
Из книги Фуко (хотя там ни слова не сказано про Россию) может сложиться впечатление, что и в России история психиатрических институтов была приблизительно такой же. Наверняка, если кто-то захочет написать нечто про "историю русского безумия в классическую эпоху", то первым позывом станет прямая проекция метода Фуко на нашу отечественную историю. Но из этого ничего не получится. Я попытался посмотреть историю психиатрических институтов, держа в уме исследование Фуко, но выяснилось, что у нас дело обстоит почти прямо противоположным образом.
Первое. Оказывается, в России дома для душевнобольных появились очень и очень поздно, только в девятнадцатом веке, в эпоху постклассическую. "Дома безумных" были созданы представителями романовского дворянства, той романо-германской элиты, которая часто даже не говорила по-русски и держала за идиотов не только тех людей, что специально помещались в спецучреждения, но все русское население. При Анне Иоанновне (т.е. еще в восемнадцатом веке), например, любой русский человек заведомо рассматривался как "законченный дебил", "идиот". Людей в русском платье в Санкт-Петербург в восемнадцатом веке просто не пускали, останавливали на заставе, почти как прокаженных. Всем вменялось ношение камзолов или чего-то "околоевропейского".
В целом "дома безумных" в России не пользовались большой популярностью, они в основном пустовали. Правда, иногда туда попадали довольно яркие персонажи.
Остановимся на одном случае. – Иван Яковлевич Корейша, знаменитый московский безумный, который называл себя "студентом холодных вод". Он красочно описан Достоевским в "Братьях Карамазовых".
Фуко показывает нам, что смысл дома для душевнобольных в Европе состоял в том, чтобы алиенировать (отчуждать), сегрегировать (отделять) и десакрализировать безумие, помещать его в специальный контекст, который воспринимался бы буржуазным гражданским сознанием западного человека как нечто низкое, греховное, недостойное, преступное. История с Корейшей демонстрирует нам, что русские "дома безумных" имели какое-то иное предназначение...
Когда неопрятного на вид юродивого Ивана Яковлевича Корейшу за какие-то проступки (он начал ни с того ни с сего палкой копать землю, истошно вопя, до этого кого-то, вроде, то ли ограбил, то ли просто стал надоедать местным властям) с огромным трудом посадили в психиатрическую лечебницу, его палата была почти тут же превращена в место паломничества. И это в девятнадцатом веке, обратите внимание, когда десакрализация безумия на Западе достигла своего пика и прошла его! Выходки Корейши были крайне странны: он плевался, мазал себя собственными экскрементами, выкрикивал богохульства, отплясывал, ел руками, приходящим обычно выкладывал на голову то, что не доел, бормотал невразумительные обрывочные фразы и т.д. Такое существование-беснование Корейши в психиатрической клинике притягивало немало людей, в частности, из высшего света. В России, оказывается, не только простые мещане и простолюдины поклонялись безумию, попадались и представители высшего света – даже князья и великие княжны. Не говоря уже об интеллигенции: туда ездил Достоевский, запечатлевший юродивого в своем романе.
Корейша раздавал иногда записочки бредового содержания. Последователи расшифровывали их, и они, как правило, сбывались и помогали.
Юродивый Корейша умирает от водянки, его тело лопается и превращается в гнойную отвратительную жижу. Эту жижу поклонники – а их было пол-Москвы – собирают на тряпочки, ватки, кружева, и кто глотает, кто продает, кто хранит, кто передает потомкам. Почти все излечиваются и находят счастье. Перед смертью Корейша гадил на песок, этот песок охранники стали потом продавать – говорят, он шел по баснословным ценам и обладал уникальными целебными свойствами. Но этим сакрализация юродивого безумца не заканчивается: когда подлинный песок от Корейши иссякает, охранники начинают гадить на песок сами, и это тоже продают... И самое интересное, что и этот песок оказывается целебным! Дух Ивана Яковлевича Корейши оказывается настолько силен, что преодолевает хищную логику мошенничества охранников...
Еще один любопытный момент, который много говорит о нашей национальной психологии: когда Иван Яковлевич умер, на место его был приведен другой безумный. Это уже в принципе ни в какие рамки не лезет: представляете себе такую историю во Франции – к одному дураку ходили на поклонение, но когда он умер, нашли другого? Это при том, что, если у Ивана Яковлевича что-то иногда исполнялось (и то условно, поскольку его предсказания было сложно идентифицировать), то у второго просто ничего не сбывалось: его записочки не имели никакой силы. Тем не менее, хотя поклонение ему было не столь масштабным, народ не иссякал чуть ли не до революции 17-го года, когда всех выпустили и началась совсем другая история.
В качестве иллюстрации я прочту описание похорон Корейши автором Ставронским в "Очерках Москвы":
"В продолжении пяти дней в его состояние отслужено более двухсот панихид. Псалтырь читали монашенки и от усердия некоторые дамы покойника беспрестанно обкладывали ватой и брали ее назад с чувством благотворения. Вату эту даже продавали. Овес играл такую же роль. Цветы, которыми был убран гроб, расхватаны вмиг. Некоторые изуверы, по уверениям многих, отгрызли даже щепки от гроба. Бабы провожали гроб воем и причитанием – "На кого ты нас, батюшка, сироти-и-инушек", – это слово пелось и тянулось таким тоном, что звенело в ушах, – "оставил, кто нас без тебя от всяких бед спасет..."7.
Теперь вот вслушайтесь:
"...кто на ум-разум наставит, батюшка?".
Внимание, сказано именно так: "на ум-разум..." Вот ключ к глубинному пониманию ума-разума в русской культуре. "На ум-разум наставит..." И это об идиоте, бормотавшем "без працы не бенды коллалацы", а на вопрос, что случится с рабом Александром, отвечавшем "Александрос Львос Филиппа Висилавсу Македону урбсу": Силен ум-разум.
Любопытно, что описана эта история и многие другие истории про русских дур и дураков в книге некоего Прыжова8. Автор сам по себе интересный. Прыжов насмехается над народной "дикостью". Сам он – революционер-разночинец, человек рациональный, хотя и пьяница. Девятнадцатый век, светскость, мода на все западное, прогрессивное... Национальная среда видится ему чем-то диким. Он бродит по кабакам и записывает московские истории про нищих, кликуш, безумных. Начав с иронии, он, кажется, настолько "втянулся", что за внешне рациональными насмешками сквозит уже какое-то настоящее понимание глубинного величия нашей страны и нашего народа. Тот же самый Прыжов становится потом членом "Черного Передела", знакомится с Нечаевым и убивает знаменитого студента Иванова. Начал с того, что посмеивался над "студентом холодных вод", Иваном Яковлевичем Корейшей, а кончил тем, что убил студента Иванова.
Любопытно, что у Прыжова выделена одна закономерность: в самой России география безумия тоже имеет определенную дифференциацию. Показательны некоторые совпадения. Прыжов задается вопросом: где территориально сосредоточено больше всего юродивых, идиотов, трясущихся, кликуш, вопящих, нищих, прикидывающихся или реальных, экстравагантных алкоголиков в последней стадии и т.д.? Иными словами, какова география того, что он воспринимает как "темное наследие древних, неизжитых комплексов"? Прыжов приходит к выводу, что столицей безумия является не Петербург, а Москва, и в Москве силовые линии юродства концентрируются вокруг Рогожского кладбища и, шире, Замоскворечья (замечу, что это Рогожское кладбище – центр всероссийского старообрядчества). Ареал наиболее интенсивного распространения кликушества, безумства, юродства, агрессивного нищенства лежит к северу, северо-востоку, частично к северо-западу от Москвы, идет на убыль и постепенно исчезает в направлении юга и запада. В Малороссии, отмечает Прыжов, безумных, кликуш и юродивых очень мало, почти нет вообще, а если и появлялись, то из Москвы; один раз в Киев явилась целая организованная процессия московских дураков и дур.
Эта география внутрироссийского безумия логично накладывается на чисто геополитические модели евразийства, признающие именно за великороссами (чьей колыбелью является Москва и северо-восточные регионы) статус ядра уникальной русской цивилизации, а Малороссию рассматривающие как территорию проникновения на Русь западных – католических, униатских и, в целом, европейско-рационалистических влияний и парадигм.
Этажи священного безумия и современная физическая теория "суперструн"
Теперь обратимся, для разнообразия, к совершенно иной области – к современной науке и, конкретно, к современной физике. В последние десятилетия произошли колоссальные изменения на уровне глубинных парадигм. Сегодня особенно перспективной областью является так называемая "теория суперструн". Мне ее основные положения любезно объяснил выдающийся молодой физик-теоретик Дмитрий Поляков, чей отец, знаменитый академик Поляков, является одним из ее разработчиков и создателей.
Если излагать в самом грубом приближении, то дело обстоит так. – Наше четырехмерное энштейновское пространство (трехмерное эвклидово плюс ось времени) в определенных своих аспектах порождает неснимаемые противоречия, отраженные в тупиковых физико-математических уравнениях и иных моделях физических антиномий, вскрытых современной естественной наукой. Эти кусты нерешаемых проблем разнородны и разнообразны. Разработчики общей теории вещества, квантовой механики и общей теории относительности (М.Грин, Дж.Шварц, Дж.Шерк, А.Замолодчиков, А.Белявин, А.М.Поляков, Й.Намбу, Д.Олайв, Т.Калуц, О.Кляйн, Д.А.Поляков, О.Тоофт и т.д.) постепенно подошли к гипотетической картине, где основные противоречия снимались. Так возникла "теория суперструн". Строго говоря, это описывается так:
"Эта теория исходит из наблюдения, что многие противоречия теоретической физики (в частности, наличие тахиона, необеспеченная стабильность вакуума – пространства-времени) снимается при обращении к суперсимметрии (т.е. к симметрии между бозонами и фермионами). К привычным 4-м измерениям пространственно-временного континуума добавляются еще 6, которые восстанавливают (на квантовом уровне) общую ковариантность на "мировом листе". Этот принцип лежит в основе "теории суперструн".
В таком десятимерном пространстве существуют "суперструны" (замкнутые и разомкнутые), которые образуют "мировой лист", некую десятимерную континуальность. Этот "мировой лист" калибруется с помощью т.н. "духов Фаддеева-Попова", которые представляют собой умозрительную шкалу, делающую измерения возможными.
Десятимерие переходит в наш осязаемый 4-мерный континуум путем компактификации, оставшиеся 6 измерений как бы свертываются, присутствуя латентно и невнятно для наших органов чувств и измерительных приборов."9
Это не научная фантастика, это просто модель объяснения реальности. Иными словами, если мы выстроим десятипространственное измерение. – Теоретически легко представимая модель, а математически это описать совершенно несложно, – то мы получим ясно функционирующую, логичную, простейшую схему, которая начинает усложняться по мере сведения десятипространственной модели к четырехмерному миру. В этом – нашем – мире, в мире, данном нам в ощущениях, остальные измерения соприсутствуют в свернутом виде, как бесконечно малые элементы. Поскольку они бесконечно малы, мы ими пренебрегаем, но, на самом деле, они существуют и при определенных операциях могут быть извлечены. Тот факт, что эти шесть измерений у нас отсутствуют, что имманентно мы не можем их воспринять, создает в нашем мире парадоксальные процессы, которые не укладываются в постулаты обычной физико-математической модели. Благодаря такому допущению специалисты по теории струн легко преодолевают границы, в которые уперлась классическая квантовая механика, теория частиц, теория гравитации и т.д.
Поскольку все же эти шесть измерений существуют лишь виртуально и их как бы "нет", то мы имеем дело с асимметричной картиной мира, в которой наличествует энтропия, справедлив второй закон термодинамики и т.д. Но стоит "добавить" эти измерения, пусть теоретически, и мы получим абсолютно непротиворечивую картину, а все парадоксы четырехмерности исчезнут.
Эта модель очень напоминает то, как соотносятся структуры священного безумия со структурой рассудка. Наш рассудок – представляет собой набор гносеологических измерений. Наш рассудок воспринимает только эту модель, которая вписывается в его изначальные, базовые, рассудочные парадигмы. Эти парадигмы ограничены системой разомкнутых цепей, складывающихся по лекалам формальной логики: противоположности там никогда не совпадают, а тождество не может предполагать одновременно инаковости. На локальных сетях рассудочных умозаключений формальная логика работает безотказно, но в некоторых критических узлах дает сбой и порождает антиномии. Священное безумие (или "мудрость идиотов", или docta ignorantia – "ученое невежество" Николая де Кузы) в таком случае может быть уподоблено полноценной "суперструнной" модели, дополняющей структуры рассудка до непротиворечивой холистской полноты, где противоречия совпадают. Оно, это священное безумие, таящее в себе сверхрассудочные измерения, снимает своим виртуальным бытием тупики рассудка.
Теперь обратим внимание на следующий момент: утверждение рассудочности над безумием как основная черта парадигмы современного мира отнюдь не обязательно приведет к рациональному результату. Более того, наиболее адекватными в области рассудочности предстают именно локальные частичные упражнения формальной логики, не претендующие на обобщения и избегающие касаться предельных областей. Поэтому мы часто сталкиваемся с парадоксом: самые последовательные рационалисты (такие как Витгенштейн, например) заканчивают полным хаосом, апелляцией к обскурантизму и вульгарной мистике. Это вполне естественно, так как при отсутствии обобщающего и иррационального начала, некоторой "безумной мечты" или "безумной идеи", рационально работающий (но по частям) механизм сбивается, теряет курс, становится чем-то очень странным, противоречивым, абсурдным. Можно сказать, как один из персонажей Достоевского: "начинаю с абсолютной свободы и заканчиваю абсолютным рабством"... Вроде все логично по частям, но в целом получается странно...
В области мировоззрения, наиболее последовательные либеральные, позитивистские мыслители как самые рафинированные выразители парадигмы современного мира, начинают с апологии позитивного рассудка и приходят к полной неспособности с помощью только этого рассудка создать хоть сколько-нибудь рассудочную, рациональную модель. Начинают с рассудка, а приходят к иррациональности и прозрачным мистификациям типа "невидимой руки рынка", "политкорректности" или "прав человека".
Две стратегии гносеологической войны
Изложенные в лекции тезисы подводят нас к возможности двух различных стратегий апологии Традиции и свойственной ей гносеологической ориентации на священное безумие (сакральную мудрость).
Первую стратегию можно определить как "защитную". Смысл ее сводится к тому, чтобы повсеместно настаивать: мол, парадигма современного мира и парадигма Традиции равнозначны и равноправны, обе имеют основания существовать и сосуществовать без уточнения иерархических пропорций. Они, например, несоизмеримы. Существует "западный язык", "парадигма современности", и существует "незападный язык", "парадигма Традиции". Точно так же есть сознание современного европейца со своими моделями, и сознание латино-американского индейца, который живет в сельве и оперирует с совершенно иными гносеологическими механизмами и системами смыслов. В такой стратегии мы ставим цель уравнять оба подхода в правах. Мы должны объяснить, что постановка рассудка над безумием – это понятно, приемлемо, как выбор, как привычка, как преемственность определенной культуры. Но это не универсальная истина, а всего-навсего отличительная черта западно-европейской культуры. Возьмем, к примеру, француза. Для него рассудок выше безумия, он так привык и иначе не может, будет трудно. И это вполне нормально, даже замечательно. Пусть он так и живет и делает, что захочет. Но возьмем теперь русского человека. Для него (в тайне, по крайней мере) куда естественней постановка мудрого и ироничного всепонимающего безумия над осколочным и пустопорожним рассудком. Французу надо при этом объяснить, что la chose russe, res russica это другое – не то, что плохо или недоразвито, просто другое... И пусть француз оставит русского человека в покое с его сказками, фольклором, юмором, непредсказуемостью, быстрой ездой, с его историей, предоставив полное право жить в тех парадигмах, в которых он всегда жил и с которыми расставаться не собирается. Это же верно не только в отношении русского человека, но и любого евроазиата, африканца, индейца, китайца, индуса, араба или тихоокеанца – любого неевропейца, любого, кто не стремится эмигрировать на Запад, спокойно живет у себя. Ведь пребывая в своих собственных лабиринтах сознания (хаотических, многомерных или немногомерных), в своих границах, и утверждая в них верховенство безумия над рассудочностью, такой человек поступает именно как ответственное и свободное – рациональное! – существо, осуществляющее свой исторический, национальный, духовный, культурный и цивилизационный выбор, а не как цирковой морж-недоучка.
Это очень важная защитная линия обороны Традиции. Двигаясь в этом направлении, полезно и остроумно сравнивать между собой какие-нибудь работы классиков западной культуры с рисунками дикаря или шизофреника, находя там и там относительные достоинства и недостатки; изучать наряду с Кантом ментальные конструкции, активируемые в период камлания у тувинского шамана или логику мифа аборигенов Австралии. Уже одно только представление о сущностной равнозначности, сопоставимости различных культур, подчеркнутый мультикультурализм будет большим достижением. В такой ситуации можно было бы поставить безумие, по меньшей мере, на один уровень с рассудком. А в наших условиях тотального наступления парадигмы современности уже одно это было бы серьезных успехом.
Интересно, что даже в самой современной западной культуре, несмотря на доминацию рассудочных парадигм, есть тенденции обосновать право на инаковость, право на иной цивилизационный и культурный уклад у тех народов, которые живут вне географической и исторической реальности современного Запада. Здесь большую положительную роль сыграли исследования Леви-Стросса, неоструктуралисты, новые левые, новые правые и т.д. Более того, если мы внимательней присмотримся к самой западной культуре, созданной западными людьми, то значительная – если не большая – ее часть окажется продуктом духа, осененного, скорее, священным безумием, чем холодной рассудочностью. Западную культуру ковали те, у кого из глубин психики прорывался архаический дух, более или менее завуалированный внешней обязательной рассудочностью – Джордано Бруно и Фридрих Ницше, Хайдеггер и Маркс более репрезентативны даже для Запада, нежели Адам Смитт, Поппер и Витгенштейн, которые, по большому счету, собственно в культуре вообще никакого следа не оставили... Если присмотреться внимательней, то их высказывания предельно банальны, тексты не зажигательны и не интересны, призывы лишены энергии, их декомпозиция холистских мифов и критика "священного безумия" крайне скучна. Общая установка Запада на доминацию рассудка над безумием настолько никого не вдохновляет, даже самих западных людей (ведь и у них остались какие-то живые нити внутри – Ницше говорил по этому поводу: "В каждом сердце есть стремление выше"), что западная культура несет в себе множество блистательных иррациональных черт. И эти черты (если мы внимательно посмотрим, кто конкретно привносил в культурные ансамбли Запада вкус жизни) оказываются сплошь и рядом творением тех, кто не только интересовался внеевропейскими культурами, мифами, религиями, обычаями и преданиями (или европейскими древностями дорассудочного периода), но и мировоззренчески, идеологически и философски. противостоял магистральным тенденциям, побеждающим на Западе. Современная западная культура по большей части создана антизападными или антисовременными людьми.
Например, "новые левые" сознательно создавали свою философию и культуру как антитезу буржуазному mainstream. Их неприязнь к традиции Запада, в которой они различали лишь предпосылки "постылого настоящего", сочетались в определенных случаях с симпатией к архаическим культам и религиям Востока.
Про "новых правых" и говорить не приходится: вся их философия есть отрицание парадигмы современности.
Особенно яркими представителями этой "оборонной" стратегии были Мирча Элиаде и Карл Густав Юнг. Они сделали невероятно много для уравнивания в правах современной и несовременной (предсовременной или просто незападной) ментальности.
Но есть и второй путь, который можно определить как "императив великого безумия". Это путь консервативно-революционный. Помимо уравнивания этих моделей важно, чтобы в тайном центре, в генеральном штабе эсхатологической реставрации пребывало некоторое сверхнасыщенное ядро, которое – вообще уже ни на что не обращая внимания – утверждало бы во всех параметрах, во всех измерениях (включая шесть компактифицированных) примат великого безумия над рассудком, правоту этого безумия во всех случаях, поддерживая все его проявления, включая самые радикальные, во всех точках этого пространственно-временного континуума, с какими оно приходило бы в соприкосновение. На этом уровне позиция не ограничивалось бы уравниванием парадигм, но утверждалось бы то, что утверждали самые радикальные и последовательные традиционалисты (Генон, Эвола) и последовательные и радикальные революционеры (Андрей Платонов, Владимир Ильич Ленин), настаивавшие – каждый по-своему – что, на самом деле, безумие должно воцариться здесь и сейчас, что путь торжества рассудка есть неправомочная узурпация, отчуждение, несправедливость, и, в конечном счете, не что иное, как зло. Это зло, конечно, не абсолютно, поскольку вписано в общий холистский план бытия, но все-таки зло, требующее определенных пенитенциарных мер.
Не Западу следует распространять свое жалкое по сути, но внешне гипнотическое мировоззрение на весь мир, а мы, евразийцы, должны окружить Запад, локализовать Запад как процесс, обнести его колючей проволокой альтернативной гносеологии, поставив на пути распространения его парадигмы непреодолимые границы, чтобы он довольствовался самим собой, поучая и наставляя самого себя, а не лез бы со своим уставом в мир, где колесо не катится, печь ездит, а ружье, повешенное на стену, стреляет само собой – в русский мир, в мир Евразии, в мир подавляющего большинства населения планеты... Потому что – если говорить откровенно – почти все люди в мире (и жившие ранее, и живущие сейчас), конечно же, были и есть глубоко безумны. И западные люди безумны тоже. Они просто не знают об этом, боятся этого, не хотят признаться в этом себе и другим... Но бояться не стоит, надо открыть глаза и идти в эту удивительную сферу спокойно, свободно и достойно, как положено человеку, который тяготится и неистовствует от своей видовой границы, устает от своей собственной идентичности, от своей человечности и хочет стать чем-то большим, хочет прорваться любой ценой к бытию.
Примечания
1 См. А.Дугин "Русская Вещь", М., 2001, глава "Мертвая Жизнь". >>
2 Единственный ангел, который обладает половыми признаками, является падший ангел, сатана. Кстати, во многих легендах дьявол описывается не просто обладающим половыми признаками, но бифаллическим существом, что еще раз подчеркивает связь этой падшей ангелической сущности с дуальностью. Также с осознанием дуальности перволюдьми сопряжен и библейский сюжет грехопадения. Плоды дуального древа познания Добра и Зла, дьявол, обвившийся вокруг ствола и соблазняющий праматерь Евву, рождение стыда и влечения из-за вкушения запретного плода – весь этот сюжет призван подчеркнуть негативные стороны автономизации дуального кода и принципа рассудочности. >>
3 Подробно эта тема разобрана в кн.: Р.Генон "Кризис современного мира", М.,1992 и А.Дугин "Эволюция парадигмальных оснований науки", М., 2002. >>
4 Подробно см. А.Дугин "Эволюция парадигмальных оснований науки", ук. соч., "Метафизика Благой Вести", ук. соч., предыдущие лекции "Сатана и проблема предшествования", "Онтология воскресения", "Смерть как язык" и т.д.
5 М.Фуко "История безумия в классическую эпоху", М., 1997. >>
6 См. А.Дугин "Эволюция научных парадигм", ук. соч., "Русская Вещь", указ. соч. >>
7 Прыжов И.Г. "Двадцать шесть Московских Лже-пророков, Лже-юродивых, Дур и Дураков", М., 1864. >>
8 Указ. соч. >>
9 А.Дугин "Эволюция парадигмальных оснований науки", ук. соч. >>
Философия Традиционализма – Новый Университет